В августе 2022 года главный библиограф Центральной библиотеки МБУК "Централизованная библиотечная система" Семен Сизов стал участником Литературной мастерской АСПИ* в Северо-Западном Федеральном округе

Ездил на мастерскую. "Был в балете...", как говорится.

Поезда до Питера ходят раз в три дня. Чтобы приехать вовремя, пришлось доехать до Ухты, а оттуда организаторы купили билет на самолёт до Санкт-Петербурга.

В Ухте мне таксист всю дорогу жаловался, что у них жара слишком долго не спадает. Я ему говорю – в Инту поезжай, у нас там хорошо. И холодно, и дождь идёт, и жара долго не задерживается.

В Питере выхожу из самолёта – на улице вообще пекло. Кофту снял. Иду по улице мимо загоревших горожан в шортах. Ох, они меня и бесят! Просто так, своим счастливым видом. Это от голода: с вечера не поел, в поезд еды не взял, с утра в аэропорту выпил какое-то какао из автомата. В самолёте пирожки давали, так я свой проспал. Глаза открываю, соседи довольные – в пластиковые стаканчики обёртки от этих пирожков запихивают.

Сел в автобус, доехал до Московской. Помню, что присылали программку, в которой маршрут был описан, чтобы на общественном транспорте доехать до отеля. Я и подумал – такси-то, конечно, быстрее, удобнее, но ведь Питер! Я ж его знаю, пожил маленько.

На Московской пересадка на другой автобус. А остановки там – с обеих сторон от площади. И по обеим сторонам идут одинаковые номера, только в разные стороны, условно – одни в Купчино, другие к Ленинскому.

Выхожу я, с умной мордой подхожу к табличкам на остановке, ищу свой номер. Не нашел. Значит, думаю, они на другой стороне площади останавливаются.

Ну, это всё от голода, не иначе. А, может, от жары ещё.

Тащусь мимо Дома Советов. Эх, и Дом Советов! Мне советская архитектура очень нравится, ампир особенно. Что-то в ней есть жизнеутверждающее. Когда на неё смотришь, спину выпрямить хочется, а не тащиться. А рядом со зданием как будто архитектор стоит, строгий весь, карандаш за ухом, очки в оправе и волосы уложены. И такому архитектору хочется руку пожать.

Вот рядом с новостройками в тыщу тысяч этажей как-то всё не об этом. Я всегда в первую очередь пытаюсь представить: ну, сколько там квартир, пусть, тысяча. Это в пределе тысяча человек. Пусть половина – семейные – это уже полторы тысячи. Вот дети у них пойдут. Вырастут, в детский сад в очередь с рождения встанут. Само собой, всем ещё и машина потом нужна. И как начнут они роиться у этого своего небоскрёба, а рядом ещё с пяток таких же стоит!

Кстати, из самолёта хорошо видно, что даже советские многоэтажки, хоть они и страшные все, и серые, но так выставлены, что в каждом дворе – зелень и деревья. А новые кварталы – сплошная разноцветная пластмасса. Места там живого нет. Тьфу! Строили бы уже тогда на весь квартал один сплошной дом, чего квадратным метрам зря пропадать?

Дошёл до другой стороны площади. Перехожу дорогу – и у меня на глазах мой номер уезжает. Ладно, в теньке постою, отдохну.

Минут через десять мой приехал. Захожу, у кондукторши спрашиваю – до Никольской площади доеду? Она мне – так это вам в другую сторону! И только говорить начала, у автобуса двери – тоскливенько так – закрылись.

На следующей остановке вышел, чертыхнулся со смехом и вызвал такси.

Еду, смотрю на улицы, учёбу в универе вспоминаю. Себя вспоминаю тогдашнего... тошнить начинает. И правда, наверное, дело не только в этих кучах пластмассы, которые растут как на дрожжах. Как же по-дурному всё тогда было! А главное не вовремя. Когда надо было гулять с друзьями – жил с девушкой. Тут вроде рыпнулся к друзьям – а они уже все себе девушек понаходили. Жизнь транжирил, любовью разбрасывался, дружил в кредит. А времечко прошло – и платить бы уже пора.

И поесть бы уже пора, иначе скоро в петлю захочется полезть.

Отель – какая-то жуткая достоевщина. Бесконечные коридоры, почти всегда пустые. И тишина! Если кого-нибудь в коридоре встретишь – сразу взаимная неловкость. Идешь по нему, а он как будто длиннее становится. Номера считаешь по своей стороне: 17, 19, 21, 23... ещё даже не полпути.

В комнату зашёл, снял всё с себя и сел. И опять тишина. Вот хотя бы ради этого сюда стоило приехать, ради этой секунды. Спросили меня тут как-то – не боишься оставаться наедине с собой? Да я только об этом и мечтаю. Смехотура: живу в городе, где официально населения двадцать тысяч. Реально – и того меньше. А время найти, чтобы никого не было со мной в одной комнате, не могу. Я и семью свою люблю, и друзей, и коллег. Ну, с коллегами ладно – мы после работы с ними не видимся. Друзьям помогаю, потому что они – друзья. Семью люблю, просто, нипочему. Только есть ощущение, что со всеми с ними не я. А я – это сейчас. Когда никого нет. В многомиллионном городе, где живёт куча моих одноклассников, однокашников, родственников и просто знакомых.

Да нет, это не никого сейчас нет. Это сейчас меня нет. Того самого, которого я так терпеть не могу. Ведь я – это что? Это то, что я делаю, то, как поступаю. И в эту секунду здесь нет меня, который лучшего друга со свадьбой забывает поздравить, который – вот как сейчас – никому сам никогда не позвонит, чтобы встретиться, если вдруг приедет. Черви, а не мысли!

Срочно кофе с сахаром. Сейчас будет легче. Вот почему художник должен быть голодным! С голодухи таких фортелей можно понавыписать, которые даже по-пьяни не всегда случаются. Мысль не писать, а царапать начинает.

Отпустило. Ставлю кружку, с разбега прыгаю на кровать, включаю телевизор. Смотрю по-буддийски – вижу какую-то картинку и слышу какие-то звуки.

Вечером было у нас знакомство. Все, кто приехал в отель, собрались в зале. Общались, о себе рассказывали... Модератор был молодец. Я к этим мероприятиям сомнительно отношусь – как к болтовне. Но после знакомства потеплее стало на душе. Вся дурь, которая из головы в такси полезла, вдруг резко заткнулась. Не рефлексировать я сюда приехал.

Почти все эти дни в Питере было жарко. Не сказать – душно. В аудиториях во время семинаров спасал только сквозняк, и то не всегда. Но чувство на семинарах было приятное. Как будто впервые в жизни я – не самозванец. Как будто я всё ещё у себя в номере, где нет того меня, которого я терпеть не могу. Сейчас я писатель, хоть и начинающий. А то всегда как происходит? Когда служил в армии, меня считали студентом, когда работал в школе – считали военнослужащим, устроился в библиотеку – считали учителем. На следующей работе, очевидно, буду библиотекарем.

И как будто всё время за мной этот шлейф из прошлого тащится, не только в работе, вообще во всём. Не было бы шлейфа – стал бы меня так бесить Питер по приезде?

Первый день. Обсуждаем одну из работ. Мастер берет слово. Говорит – писателю надо иногда в жизни делать вещи из ряда вон выходящие. Как-то так я это понял. Но так он красиво сказал! Хоть тут же вставай и беги в аудиторию к поэтам иррациональную драку устраивать. В общем, мне эта мысль в душу запала. Надо, думаю, делать что-то.

Вечером позвонил корешу своему, Антоше. Мы с ним с первого класса. За одной партой сидели, люлей от старшеклассников на пару получали. В Питер потом оба поступили, ещё и тут куролесили будь здоров.

На Сенной встретились.

- Пошли, - он говорит, - знаю тут место одно. По три шлёпнем и дальше пойдём.

Пришли "в одно место". Сели, шлёпнули раз. За жили-были быстренько перекинулись – как я тут оказался, что это за мастерские такие. Шлёпнули два. Мировую политику обсудили, над либералами поглумились. Шлёпнули три.

- Антоша! – говорю, - писатель должен творить дичь!

- Тогда пошли!

Дальше мы пошли к Володьке. Он сам с Воркуты, но в Питере уже давно живёт, лет десять минимум. В баре работает, рядом с Чернышевской.

А уже стало смешно от всего вокруг. Мы ж ещё, два умника, додумались пойти в пятницу вечером через Думскую! Там же как раз сейчас Содом и Гоморра, пьянство и угар, только из пушек в воздух не стреляют. Идём, а зазывалы на тротуаре друг от друга метрах в пяти стоят и как попугаи: "Заходите к нам, у нас вам понравится!". Спасибо, плавали-знаем. И вся эта Думская жужжит над ухом назойливо, людские голоса с кучей музык в одно сплошное гудение сливаются.

Пришли. С Володькой погутарили, он нас напоил допьяна. Хорошо! Антоша то и дело на улицу выходит. Музыка играет человеческая. Мимо барной стойки посмотришь – всё в полутьме. А над стойкой – лампы, и такая она красивая под ними! Девчонки какие-то рядом сидят, а я уже даже не слышу, о чем они со мной разговаривают. Всё я как-то в себя проваливаюсь. Нет-нет, а шлейф о себе напоминает. Как мы с этим же Антошей, к этому же Володьке ходили, только не сюда, а на Пять углов. И получается, что это всё со мной уже было. Что это я сейчас не дичь творю, а так, повторяюсь. И запечалился.

Дичь-то вся, в итоге, Антоше досталась. Он сначала три часа пытался какого-то забулдыгу Романа на такси домой отправить. А тот, как Ванька-встанька: в машину сел, уехал, минут десять прошло, а он опять в бар заходит. И уже прямиком к нему идёт, мол, давай помогай мне ещё. Так и ходил, пока его не послали.

Потом из-за Антоши какие-то девчонки подрались, но это уже без меня было. Я свой шлейф взял, печаль в карман уложил и пошёл себе пешком в отель. Дошёл до Фонтанки – заблудился. Пошёл в одну сторону по набережной, на карту посмотрел – а мне надо в другую. Вышел на какую-то площадь, сел на поребрик, чертыхнулся со смехом и вызвал такси.

В другой раз решил в номере запереться и писать глубокой ночью. Оно, конечно, тоже уже было, но способ-то рабочий! Ну, держись, русская литература, сейчас мы тебе на-гора выдадим сверх плана. И тут же сюжетец какой-то из армии всплыл, как будто бы смешной. И пошёл, пошёл, строчка за строчкой. Вспоминаю, хихикаю, кофе из кружки отпиваю и дальше – как из пулемёта буквами по листу.

На следующий день показал этот опус девушке с семинара критики, а она и говорит – герой у тебя тут неживой. Вот там живой был, а тут неживой! А критики в этом плане молодцы. Ни один тебе не скажет: "Г...но, переписывай" или "Мне не понравилось". Он тебе аргументирует, почему переписывай и почему не понравилось. И вот, она мне объясняет, а я печалюсь и печалюсь, хоть и сам всё понимаю.

Тут я ещё подумал – наверное, и в этом мире я самозванец. Будет это у меня теперь очередное место работы, где меня считают кем-то, кем я не являюсь. Ну, это ладно, это я от печали. Писатели всегда на критику болезненно реагируют, а я чем хуже? Дичь не та! Другую дичь творить надо, значит.

Последний день мастерской. С ужина выхожу, думаю – всё. Последний шанс.

Однокурснице написал. Любовь у нас была. А когда любовь закончилась, я с ней сколько ни виделся – столько внутри что-то колыхалось, и я потом писал. Оно, конечно, тоже уже было. Но что таить, меня из-за одного такого рассказа на эту мастерскую и пригласили. И про того героя мне и сказали, что он живой получился. Хотя и отвратительный. На семинаре сказали: "Герой – чудак на другую букву". А я смеюсь, про себя думаю – было дело! Что на правду обижаться.

И как тут мне всё стало ясно! Вот сейчас, как тогда, ей в глаза посмотрю, как выдам!..

Написал, а она мне отвечает – нет, не надо нам видеться. Я говорю – и сам знаю, что не надо, в этом-то вся и соль! А она ни в какую, нет и всё.

Пока уговаривал, меня девушка бросила. У неё на эти мои колебания интуиция работает безошибочно. Она в сообщениях где-то между строк всё прочла и говорит – всё, ты меня больше не увидишь.

И тут я совсем опечалился. Вышел из отеля, зашёл в "Пятёрку", купил себе "Байкал" с вискарем и пошёл, куда глаза глядят.

Сел рядом с рекой. Фонтанка или Мойка, что там рядом было. Вода чёрная-пречёрная, в ряби фонари светом играют. Мимо теплоход проходит с весёлыми людьми. Смех у них там, песни. А мне гадко. Вот тебе и мастерская! Вроде всё по инструкции – дичи натворил, а шедевра нет.

Шлейф вокруг меня вьётся. Раз: вспомнил – как было раньше. Ведь оно хоть и было всегда через одно место, но было хорошо! Два: вспомнил – как перестало быть хорошо. И эти обидные справедливые слова Антошины – всё, что у тебя есть – это твои же решения, ты сам так захотел. Три: вспомнил – как давно это было. Уж сколько можно мусолить это "прекрасное прошлое". Вот я сейчас тут сижу, пройдёт лет десять, и буду я думать – мне так тогда хорошо было, а я не понимал! И с чего я взял, что мне перестало быть хорошо? Четыре: беру я этот шлейф, мать его перетак, и в воду, в чёрную-пречёрную.

И тут снова это теплое чувство. Что вот он я, здесь. Настоящий, какой есть, какой получился. Не из прошлого, какое бы оно там ни было, не из других профессий. Меня как несколько слоев одного рисунка друг на друга положили. Не вот чтобы Аполлон получился или образец нравственности, но я как будто вдруг сам поверил: теперь нормально всё со мной. Человек как человек. Пожил я, что-то видел интересное. И тогда, и сейчас – был и есть у меня только текущий момент. Пока в него вглядываешься – видишь шедевры. А прошлое надо посылать, как Антоша – забулдыгу Романа, сколько бы оно ни пыталось за тобой шлейфом.

И шедевр у меня уже есть. Есть у меня из ряда вон выходящее. Мне только с ней теперь помириться нужно каким-то образом.